Низкая рентабельность в сельском хозяйстве – основная причина упрощения технологий, снижения покупок новой техники и начала стагнации рынка машин и оборудования, — говорит председатель правления Ассоциации дилеров сельскохозяйственной техники «АСХОД» Александр Алтынов в беседе с ведущим программы «Сельский час» Игорем Абакумовым.
Игорь Абакумов: Каково сейчас положение на рынке сельхозтехники?
Александр Алтынов: Я бы сказал, что в последний год оно остаётся довольно сложным. Были надежды, что осенью 2023 года спрос всё-таки вернётся к какой-то норме. Но нет, скорее всего и 2024, и начало 2025 года мы проживем в условиях слабого спроса и низкой платёжеспособности аграриев.
Абакумов: Скажите, пожалуйста, сколько техники в прошлом году купили и каковы были ожидания?
Алтынов: В начале года было ожидание, что рынок упадёт процентов на 20. Это всегда хороший вопрос, в чём мы измеряем — то ли в тоннах, то ли в метрах, то ли в деньгах. И это вечный спор.
Абакумов: Видимо, в штуках…
Алтынов: С этой точки зрения надо, наверное, разделить рынок на несколько сегментов. По отечественным машинам мы видим, что, действительно, все основные виды техники провалились, кроме комбайнов и, по-моему, прицепов. В немалой степени, рост продаж комбайнов связан с низкой базой 2022 года. А по другим машинам — падение, местами на 25, а иногда и 30 процентов.
Абакумов: По каким машинам?
Алтынов: Некоторые производители тракторной техники, я аккуратно скажу, отчитались об не очень хороших итогах. Плуги, бороны, насколько я помню, упали порядка 20 процентов, то есть заметные цифры по снижению. При этом техника местами в цене всё-таки умудрилось подрасти. Поэтому, если мы сейчас подводим итоги года в суммах, скорее всего, я бы ожидал процентов, может быть, 12-15 минус, посмотрим по выручке дилеров. Первая выходящая отчетность дилеров пока говорит об этом. Продажи Росагролизинга, понятно, подросли. Это по отечественным машинам.
По импортным машинам история тоже, наверное, из двух частей будет состоять. Первое: всё то, что не привезли по разным причинам в 2022 году из числа того, что сами не производим. Ну, вот, например, самоходные свеклоуборочные комбайны. В 2023 году, я бы сказал, что нагнали этот объём — потребность никуда не уходит. Навезли очень много китайских машин в тех нишах, которые мы сами не заполняем.
Второе: там, где российская продукция есть, поставки заметно сократились. То есть это уже не тысячи штук, как было раньше, импортных машин, американских и европейских.
И не сказать, чтобы из Китая очень много наторговали. При всём массовом завозе, наверное, почти половина всё ещё стоит на складах у дилеров. Спрос на машины остался низким, а предложение заметно его превосходило. А после того, как ввели утильсбор с импортной техники, продажи получили дополнительный тормоз в виде роста цен.
Абакумов: Скажите, пожалуйста, есть ли угроза для нашего машиностроения со стороны агрессивного продвижения китайских производителей?
Алтынов: Хороший вопрос. Вот, наверное, всем очень хочется, чтобы я ответил «да»? Ну, потому что это в тренде, да? Потому что все этого боятся, это все обсуждают. и это «да» просится в немалой степени потому, что китайцы, действительно, большие молодцы с точки зрения отклика на потребности потребителей в любом направлении. С китайцами нет не обсуждаемых тем, они все обсуждаемы, и рано или поздно можно получить любую машину и по мощности, и по опциям, и, по зимним пакетам.
И этот подход заметно отличается от того, что я вижу по отечественным машинам. То есть у нас высокий уровень самооценки, у нас невысокое желание общаться с конечным клиентом, подстраиваться под него, искать какие-то совместные решения, инновации в машину вводить. Такое ощущение, что завод знает лучше – какая нужна машина. Есть, конечно, и исключение, например «Пегас-Агро» — действительно, там грамотный, очень активный, приятный менеджмент, который сам ответы ищет и в коммуникации с покупателем находится. Но, к сожалению, эта такая, не массовая история.
Поэтому с позиции готовности Китая предоставить России всё, что требуется, угроза для машиностроения есть. При сохранении модели поведения отечественных (включая белорусские) заводов.
Абакумов: Эта угроза фатальна?
Алтынов: Пока нет, но только пока. Как бы китайские партнёры не хотели ввозить, как бы российские дилеры не хотели заполнить свою продуктовую линейку после того, как ушли корпорации, китайскими машинами, есть один большой системный вопрос. Сейчас мало кем из китайцев комплексно решается постпродажа. Ну мы же знаем, что даже самые большие компании потратили 5-8-10 лет, прежде чем выстроили с хорошим покрытием, с должной оперативностью, с наполнением складов систему поддержки продукта. С этой позицией, наверное, можно было бы немножко расслабиться и сказать: да, пришли китайцы, но им предстоит ещё большой путь. Техника у них свежая, только приехала и еще толком не ломалась. Чтобы судить правильно, надо посмотреть, как «китайцы» переживут большие ремонты, справится ли их дилерская сеть?
В этом месте у российских заводов есть задел, но он не означает текущее качество организации их процессов. Начиная с того, что запчасти в каждом тракторе или ином сложном агрегате от нескольких производителей. У нас не всегда понятно, даже дилеру, кто несет ответственность за тот или иной узел и где брать запчасти – у сборочного завода или производящего. То есть имеем сумбур.
И если мы сравниваем отсутствие чего-то с сумбуром, то Китай, конечно, тоже может внести определённую угрозу. Здесь столько вопросов… Надо самим себе ответить на эту ситуацию. То есть почему бы нам, отечественным заводам, не не перенять лучшее из уже обкатанных практик? Сейчас прекрасный момент: все условия созданы, и государством обласканы, и на одном патриотизме можно сформировать спрос. И дилеры готовы, выстраиваются к любому внятному российскому заводу и готовы сотрудничать. То есть, иди и делай. Но вот эта вот ригидность (неспособность адаптироваться к новым условиям, идти на компромисс или менять свою систему взглядов и убеждений. – ред.), — вечное стремление кого-то бояться, ходить, жаловаться во все инстанции, какую-то жертву из себя изображать вот это, наверное, нам мешает. То есть, расправленные плечи хочется увидеть, какую-то гордость за себя. Нам, есть что показать.
Китайцы готовы, могут. Но им нужно поработать. Если мы сами себе не включим волю определённую, да, проиграли, конечно. Но сказать, что мы заведомо проиграли, — нет.
Абакумов: Ну, в оперативности, скорее всего, проиграем.
Алтынов: 100 процентов.
Абакумов: Скажите, пожалуйста, как вы относитесь, к кооперации Кировского завода с белорусскими производителями? Есть ли в этом какой-то рациональный смысл?
Алтынов: Я к этому хорошо отношусь по двум причинам. Я сейчас не беру вопрос, почему это раньше не произошло? Убираем из рассмотрения одну причину: у нас, к сожалению, долгое время при всех разговорах проблема компонентов и вот этих кооперационных связей не решалась. И вот, пришли, вынуждено где-то, может быть, с политического пинка волшебного к тому, что этим нужно заниматься. То есть компоненты надо создать. Ну, хотя бы уж какие умеем, да? Пусть не самые современные. Это свершилось.
Свершилось и то, что белорусская техника практически стала отечественной. То есть мы, таким образом, навстречу открываем свой рынок за какую-то помощь. И это хорошо, как минимум. Потому вторая причина, что мы, закрываясь утильсборами, техническими регламентами, которые разрабатываем ото всего остального мира, вечно кого-то боясь, по сути, приходим в ситуацию, когда у нас конкуренции на рынке нет. Мы, по сути, в монопольном живём сейчас положении, если взять основные самоходные машины. Поэтому более плотное появление здесь белорусских партнёров создаёт, хотя бы видимость конкурентной борьбы.
Абакумов: Скажите, пожалуйста, многие наши машиностроители говорят о необходимости государственного протекционизма по отношению к нашей технике. Не приведёт ли это к такой монополизации, о которой вы только что говорили?
Алтынов: Да, приведёт, конечно. Я насчитал примерно 60 заводов, которые, так или иначе, выпускают сельхозтехнику как некий основной продукт. Я проанализировал финансовое состояния этих заводов из публично доступной отчётности. Вывод: у нас рынок очень консолидированный. То есть, если мы берём по выручке, в деньгах, то у нас очень мало крупных заводов. В реалии ядро отрасли – всего три-четыре завода.
И местами 80 процентов мелких производств внутри каждой ниши. Поэтому история с монополизацией печальная. Самое-то главное: мы даже задач таких не ставим. То есть невозможно прийти, скажем в Минпромторг и сказать – поручите Россельхозбанку профинанасировать крупный или ряд кооперационных проектов по сельхозмашинам. Какой будет ответ?
Абакумов: Нет, конечно. Какова у нас ситуация с маленькими тракторами, типа МТЗ-82 или менее мощными? Спрос огромный, а поставщик один — Беларусь.
Алтынов: Как они были доминирующим поставщиком, так и останутся, потому что всё, что ввозится из-за рубежа, особенно в рамках новых ставок утилизационного сбора, всё становится уже на границе довольно дорого. Даже если трактор, аналогичный малому МТЗ, сопоставим по ценам, не все его покупали потому, что опасались новизны и вопросов обслуживания. Слишком много брендов, новых имён: индийских и китайских, турецких, каких угодно. А тут свой, понятный Беларус. Поэтому я не думаю, что здесь будут какие-то перемены. Плюс в 2023 году была программа 1432, которая стимулировала покупки, по которой отчитались «о перевыполнении всяческих целей». Поэтому курс на это будет продолжен, перемен не ждём.
Абакумов: В общем, основная проблема, как я понял, это отсутствие прямой связи и зависимости от желания потребителей. Так я понимаю?
Алтынов: Государство на стороне производителей, а не потребителей, я бы так сказал. Я был на многих очень западных производствах. У них же есть свои полигоны, свои тестовые хозяйства, где эта техника обкатывается. Проводят массовые опросы фермеров, анкетирование. Есть команды, которые ездят специально по фермерам. Есть фермеры, которые занимаются тем, что формируют полноценную обратную связь. Идет постоянное изучение новинок конкурентов.
То есть идёт очень активная работа по линии формирования производственных программ и продвижения продукта. У нас, как правило, такого нет. И продукт собирается из того, что есть. Вот, нашли на рынке какие-то там компоненты, собрали и, вроде как, мы молодцы. В то время, как в западных корпорациях продукт создается под решение задачи и спрос.
Абакумов: А какую роль в опросах фермеров, сборе информации о потребностях рынка играют дилеры?
Алтынов: Чаще всего самое активное, потому что первое: дилер находится на передовой в рамках гарантийных обязательств. Второе, дилер — это руки, которые соприкасаются с клиентом в живую на днях поля и они могут, в том числе, задавать те вопросы или предлагать заполнить те анкеты, которые интересуют производителя. Кроме того, дилеры часто сталкиваюсь с конкуренцией на рынке, общаясь с клиентами, понимая их мотивы в приобретении машин, самостоятельно формируют эту обратную связь.
Абакумов: Скажите, пожалуйста, есть ли перспектива расширения ремонтной базы в хозяйствах на каких-то кооперационных началах или вместе с дилерами? Или всё-таки люди будут ждать изменения финансовой ситуации для того, чтобы покупать новую технику?
Алтынов: Я думаю, что 2024 год будет со знаком минус по продажам новой техники. Вот, я смотрю на сельское хозяйство и задаю себе вопрос: что бы нас могло интенсивно двигать вперёд? Не знаю, не вижу драйверов. Поэтому вот что будет происходить: первое – всплеск интереса к программам Росагролизинга. А второе — многие покупки станут «пожарными». В режиме «ой, сломалось».
Конечно, будут ремонтировать сами. Но, наверное, в логике оценки того, что целесообразно ремонтировать, а что нет. Что мы сейчас видим, например, по некоторым западным брендам, особенно там, где запчасти тяжело едут? Ряд машин просто ставят «к забору», посчитав, что это начинает обходиться уже какие-то очень большие миллионы, помимо того, что это долго и ещё не факт, что в полном объёме приедет в нужное время. Сейчас мы видим мучительный процесс принятия решений: вкладываться в ремонт импортной техники или упрощать технологии. И многие пошли по пути упрощения. То есть продается всё больше простых машин. Отсюда начинается процесс деградации сервиса, который создавали 10-15 лет. Сервис начинает уходить в хозяйства.
Абакумов: Назовём это «квазисельхозтехника 2.0», да?
Алтынов: Да, в точку. И, мы получаем какой-то очень рыхлую картину готовности парка машин и их разномастности. Нехорошая тенденция, на мой взгляд. Но, наверное, придётся её прожить, пока не восстановится покупательская способность хозяйств.
Абакумов: А кто у нас формирует технологическую политику, техническую политику в сельскохозяйственном машиностроении? Минсельхоз, Минпромторг или сами потребители? Или заводы? Кто?
Алтынов: А, вот, хотел бы я знать…
Абакумов: Спасибо. Отличный ответ. Хорошая беседа. Благодарю вас, Александр.
